СОЛИСТКА ИЖЕВСКОЙ ФИЛАРМОНИИ

Александра Ивановна Бузылёва - сибирская цыганка. Её рассказ не только даёт нам много подробностей о фронтовых гастролях, но и напоминает о трудной жизни в тылу. Александра Ивановна - не только артистка, но и родоначальница прославленной династии Бузылёвых. 

«Наша семья не кочевала. Бузылёва я по мужу, а в детстве была Антонова. Жили в Омске своим домом. У нас священник в городе был цыган. Крещена я Евдокией. Вся наша семья умела хорошо петь. А когда я была маленькая, каждый год возле речки ставили шатры кочевые цыгане. Они ходили к нам в гости, я бегала к ним.

По-разному жили в таборе. У одной семьи палатка справная. Уже днём сидят - едят. А на отшибе, прямо как в песне поётся - шатрица рогожытко - то есть шатёр из рогожи. Цыганка весь день колотится, только к вечеру к голодным детям придёт. Принесёт молочка, а оно уже прокисло.

С русскими никаких драк не было. Где цыган надолго встанет, там беды не сделает. Женщины гадали, просили кусочки. Цыгане лошадей меняли. А я заодно с детьми бегала на улицы - петь и плясать. Я была одета лучше, чем они. Ещё у меня были лапоточки, а у них нет. Но мы дружили. Я от них многим песням научилась. Играла с девочками в таборе. Матери им шили кукол, они их баюкали, кормили. Ставили маленькие шатёрики и делали всё как настоящие мамы - уходили просить с торбой, потом возвращались, готовили на костерке.

Перед войной я осталась с бабушкой Нюшей вдвоём. Мы переехали в Уфу. Когда Гитлер напал, мне было 12 лет. По законам военного времени начали всех трудоспособных направлять на работы. Меня поставили к станку токарем. Я от этого уклоняться не стала. Точила детали для оружия. Рабочий день был 12 часов, а на обед отводили всего минут десять. Давали нам мороженую картошку - не прогрызёшь - и мёрзлую капусту, которую топором надо рубить. Я уставала очень сильно, но всё равно была рада, что не попала на торфоразработки. Оттуда многие вернулись калеками. Нормы были непосильными. Цыганки подрубали торф пластами и почти весь день стояли по колено в студёной воде.

Проезжал через наши края ансамбль Николая Лекарева с гастролями. Каждый, кто может петь или плясать, хотел к нему поступить. Как только спела «Бирюзовые колечки», Лекарев оборачивается к еврею-директору и говорит: «Берём эту девочку! Она нам нужна солисткой. Надо ей срочно пошить пять, а лучше шесть костюмов». 

Так я стала артисткой. Сколько городов объездила! На фронте выступала. Однажды встретились с Руслановой. Она послушала меня и говорит: «Знаешь, я в твоём возрасте так не пела». Ездили мы от Ижевской филармонии. Было нас на брони около 35 человек. Давали нам карточки, платили. Но всё равно было очень тяжело. Я как солистка получала больше других, поэтому делилась с теми, кого только взяли в ансамбль. А принимали иногда совсем оголодавших.

Мне от филармонии пошили очень красивые платья. Я в них пела романсы. А цыганский костюм у меня был только один. Я ведь не танцовщица, моё дело - сольные номера. В хоре я никогда не пела; мой голос берегли. Иногда я одна публику держала по сорок минут! Мне хорошо удавались романсы: «Расстались мы с тобою без упрёка», «Я до утра тебя ждала», «В дверь стучится». Зимой, бывало, пока доедем в кузове - все закоченеем. Идём выступать: лицо красное, руки красные. Меня заставляли, чтобы горло разогреть - спирту выпить. Опрокинешь стаканчик - тепло по телу пойдёт. Можно работать. Из цыганского репертуара я пела: «Штрицу», «Саро патря» «Кумушку». Были ещё народные песни - вы их не знаете – «Дохан ёнэ ман» или «Хаса ё пирожки». Я им в таборе научилась, когда в гости к палаткам ходила.

Ездили мы на шести или семи полуторках. Ансамбль был большой. Одна певица была русская. Где только мы ни выступали! Иногда в клубе. Иногда привезут зимой на передовую, борт грузовика откинут - вот тебе и сцена. Гитаристы всегда ездили в отдельной машине; каждый сидел в кузове в обнимку со своей гитарой, берёг её от тряски. Их было 8-10 человек. Порой на морозе во время концерта струны лопались. Цыгане играют - у них пальцы в крови.

Дисциплина у нас была строгая. Перед выступлением всех осмотрят, проверят. Цыганки, бывало, юбки в ледяной воде стирали. Но каждый знал, что за малейшее нарушение сразу отчисляют. И тогда парня - на фронт, а девушку - на торфяные работы. Летом было легче. Но тут другая беда. Пока едешь по просёлочной дороге в кузове, пыли наглотаешься. В горле першит. А петь надо хорошо. Солдаты нам радовались. Разве можно было для них не стараться?

Иногда привозили на передний край - только бой закончился. Для поднятия духа. Нам расчищали площадку. Мы выступаем, а кругом воронки от снарядов; раненых ещё не вывезли. Они стонут перевязанные. И бывало так, что солдат крикнет: «Стойте! Не уносите! Хочу перед смертью услышать цыган!». Тогда санитары опускали носилки, чтобы выполнить последнюю волю. Мы пели и плакали».

Узнав от Александры Ивановны эту быль легендарных времён, я вспомнил старинную присказку, которая звучит так: «Русский умирает два раза: один за родину, и один - когда слушает цыган».

Я всегда любил эту меткую фразу. Только прежде не знал, что во время войны она наполнялась буквальным смыслом. Как тут не вспомнить великого писателя Льва Толстого, который в последний час жалел об одном: никогда больше не доведётся ему услышать цыганской музыки.