ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ В ПЛЕНУ

На фронт уходили многие жители нашей деревни, и наша семья не стала исключением. Пять братьев выросли в нашем доме, и война забрала троих старших — Григория, Алексея и Николая. Мне, самому младшему среди тех, кто ушел на войну, едва исполнилось восемнадцать. В тылу остались лишь мать, сестра да младший брат Иван, ведь отца мы потеряли еще до начала этой страшной беды.

Декабрь 1941-го стал временем моего первого боевого крещения. Учения в Томске завершились, и я овладел искусством обращения с ручным пулеметом. Фронт встретил нас под Ельцом Орловской области. Там я впервые ощутил вкус войны, когда пуля прошила мою руку. После переформирования наш 1143-й стрелковый полк оказался на Курской Дуге, где три советские дивизии попали в окружение. Мы отступали до самого Воронежа, и в одном из боёв я был ранен в ногу. Местные жители из села Чагадаевка подобрали меня и укрывали почти месяц, пряча на чердаках домов. Но оставаться там становилось всё опаснее: предатели-полицейские рыскали повсюду. Решив покинуть село, я трое суток скрывался в поле, зарывшись в солому. Нога сильно болела, идти было невозможно. На четвёртый день полицаи из числа русских нашли меня. Меня погрузили в эшелон вместе с другими пленными. Несколько раз пытались бежать, но немцы ловили нас и жестоко избивали. Наконец, нас затолкали в вагоны и отправили в Германию. 

Привезли нас в трудовой лагерь на угольную шахту «Топильгоф», вблизи города Кальбица Судепской области. Разместили в восьми бараках по 96 человек в каждом. Переодели в полосатые куртки и штаны, обули в деревянные башмаки. Выстроили всех. Вышел начальник лагеря и переводчик. Переводчик сказал, чтобы мы забыли, как наша фамилия, имя, а называли друг друга только по номерам. Я получил номер 22/10. Объяснил, чтобы мы за два дня выучили свои номера по-немецки, что кормить нас будут два раза в день. Работать с утра до вечера. В лагере были и русские, и украинцы, и грузины. Рядом с нашим лагерем располагался лагерь итальянцев. Мы, пленные, пришили свои номера к курткам и нам дали завтрак: кружка горячей воды, три вареных картошки и кусочек черного хлеба. И погнали колонной на работу.

Шахта находилась в пяти километрах от города. Стук деревянных башмаков оглушительно раздавался в воздухе. Шли мы по улицам города, окруженные вооруженными немцами. Но не так боялись охраны, сколько детей, которые каждый раз встречали нас камнями, палками, разбивая в кровь головы, лицо и крича непонятные слова. Охрана хохотала, а мы ничего не могли поделать. Было очень обидно и унизительно от своего бессилия.

Работали в шахте, добывая уголь вручную. Особенно страдали от голода. В обед охрана садилась есть, а мы уходили в сторону, чтобы не видеть, как они едят. Мы слабели, стали опухать от голода. У меня опухли ноги, я еле их передвигал. Кто пытался бежать через проволоку, убивало током или без слов стреляли охранники.

Однажды, когда немцы сели обедать, я встал и поплелся в сторону. Меня тошнило от голода. И вдруг один немец назвал мой номер по-русски. Я оглянулся. Он машет рукой: «Иди ко мне», - говорит по-русски, очень чисто. Завел меня в будку, спросил, как меня зовут, откуда родом. Я назвал свою фамилию, имя, что жил в Сибири. Тогда он заулыбался и говорит: «Я был у вас в Сибири. В 18-м году меня взяли русские в плен. Я работал в лагерях Якутии, Красноярска, а последнее время находился в Мариинской тюрьме. Русские хорошо ко мне относились, кормили, домой отпустили. Я тебе тоже помогу. Буду носить тебе еду и закапывать в уголь в условленном месте, а то ведь ты скоро с голоду околеешь». Дал мне хлеба. С тех пор я иногда находил в угле то хлеб, то картошку, давал другим ребятам. Франц, так звали старого немца, часто со мной разговаривал по-русски.

Мы ничего не знали о ходе войны. Однажды, когда нас утром вывели на работу, мы увидели, что на каждом доме города висит траурный флаг, опущенный книзу. Вначале думали, что Гитлер умер, но когда пришли на шахту, то нам объявили, что сегодня работать не будем, потому что по всей Германии объявили траур - Сталинградская битва проиграна и Паульс со всей своей армией сдался в плен. Нашему ликованию не было конца. Мы украдкой толкали друг друга, переглядывались, жали руки, плакали. Хотелось смеяться, но нельзя – убьют.

После того, как немцы потерпели поражение под Сталинградом, отношение к пленным изменилось. Нас стали кормить три раза в день, разрешили выходить в город по специальным пропускам. Однажды нам в лагере дали по куску мыла. Многие из нас, в том числе и я, это мыло порезали на кусочки, и пошли в город менять на еду. Я возвращался в лагерь, у меня в сумке был хлеб и кусочек мыла. Вдруг навстречу мне вышел полицай и подозвал меня. У меня пересохло во рту. Я с трудом объяснил ему, что меняю мыло на хлеб, показал ему мыло. Он заглянул в сумку и стал кричать, чтобы я убирался, что Германия - богатая страна, у них нет нищих и побираться у них запрещено. Я побежал в лагерь. В бараке на нарах я спрятал хлеб под матрац и лег. У меня кружилась голова, тошнило, болел живот. Я был сыт и теперь думал, что умру от хлеба, который съел. И тут зашел в барак немец, начальник лагеря. Он приказал мне встать. С трудом я сполз с нар, встал. Он откинул матрац и увидел хлеб. Развернувшись, он ударил меня по лицу. Я упал. Он ругался, топтал хлеб ногами, кричал, что отправит меня в концлагерь, где я сдохну, как собака. С ужасом я ждал приговора, но все обошлось. Потом я узнал, что его жена, которая смотрела на кухне за пленными рабочими, упросила его не отправлять меня. Не знаю, чем я ей понравился.

В конце 1942 года в лагерь привезли чешских рабочих. Мы быстро с ними сдружились. Я научился говорить по-чешски. Чехам разрешалось выезжать за пределы города Кальбица. До сих пор с благодарностью я вспоминаю чеха Карела Сербу. Это был совсем молодой парень, красивый, высокий. Только благодаря ему я выжил, не умер с голода. Он привозил мне хлеб, колбасу. Карел Серба сам был из Праги. Он рассказывал, как идут бои. Что наши наступают. Поддерживал меня словами.

Шло время. Мы чувствовали, что война идет к концу, потому что немцы очень изменились по отношению к нам. Многие теперь сами предлагали еду и говорили, если придут русские, чтобы мы говорили о них хорошо, что они нас кормили и не били. В начале 45-го года нас все реже опускали в шахту: мы копали окопы. Наши войска приближались. В 35-ти километрах от города Кальбица находился город Дрезден. Стали часто объявлять воздушную тревогу. Жители города бежали с детьми к шахте, прятались там. Чехов в лагерь больше не возили. Мы с Карелом обменялись фотографиями. Я снялся в полосатой куртке с номером 22/10. Очень жалею, что я потерял его фотографию в 46-м году. Потерял я в плену и ложку, которую подарил мне сосед, когда я уходил на войну. В конце 44-го года она у меня исчезла. Видно, кто-то из пленных взял ее. Как я жалел об утрате. Ведь это была последняя память о доме. Наступила весна 1945 года. Без конца наши самолеты бомбили окрестности города Дрезден. Немцы сняли с нас полосатые куртки с номерами, штаны и башмаки. Выдали сапоги, ботинки, одежду. Они почти перестали нас замечать, но никого не выпускали из лагеря. Мы с нетерпением ждали наших.

И вот 8 мая 1945 г. наступило освобождение. Какой это был день! Мы плакали и смеялись. Вспоминали товарищей, которые погибли в шахте и от голода. С надеждой говорили о доме. Всех нас, пленных, собрали и каждого опросили. Мы приняли военную присягу. Меня оставили служить в Германии. Через некоторое время дали отпуск.

Не забыть никогда встречу с родными, матерью. Братья мои все вернулись домой. Младший, Иван, оказывается, тоже воевал с 1943 года и был на Японской войне. Мать и сестра не знали куда посадить и чем накормить, не могли сдержать слез. Стол наш не ломился, конечно, от кушанья, но даже картошка, приготовленная руками матери, казалась вкуснее всего.

Сергей Константинович Ерошевич после войны многие годы жил и работал шофером в своем родном селе Большой Антибес. Односельчане очень уважали ветерана за трудолюбие и добрый нрав.

Сергей Константинович умер 10 мая 2004 года.